Эксперименты с черным ящиком

Обычно архитектор специализируется на проектировании какого-то одного типа сооружений. Тимур Башкаев занимается частными домами, интерьерами, офисными зданиями, автостоянками, магазинами, жилыми комплексами и даже поселками. При таком разнообразии заказов в его проектах всегда есть место эксперименту.

После учебы вы работали в государственной проектной организации, но затем создали собственное архитектурное бюро. Почему вы выбрали этот вид деятельности?
Тимур Башкаев: — В основном ради возможности реализовать идеи в проектах различного мас­штаба и сложности. Для меня самостоятельность в творчестве является ценностью, превышающей престижность выполнения государственных заказов. Позднее проявился еще один плюс самостоя­тельной работы — знакомство и общение с интересными людьми из разных слоев общества, мно­гого добившимися в жизни. К каждому у нас личностный, а не технологический подход. С одними заказчиками складываются дружеские отношения, с другими — только профессиональные.

Вы выполняете любое желание Заказчика или существуют области, куда вы его просто не пускаете?
Т.Б.: — Есть заказчик корпоративный и частный. Мы придерживаемся довольно жесткой позиции при работе с корпоративным клиентом, который строит в городе и для города, потому что градостроительный уровень — это наша компетенция, и я уверен, что в данной области мы понимаем больше, чем он. Но в любом случае мотивируем все свои решения, поэтому вести речь о запретных зонах — это неуважение к заказчику. Если же человек строит для себя, скажем, загородный коттедж или оформляет интерьер, то отношение меняется. Мы понимаем, что ему должно быть комфортно в такой среде. Думаю, наше бюро пока не достигло уровня, когда проектируют не для заказчика, а для последующих поколений.

В 2000 году вы создали концепцию жилого комплекса «Ландшафт» и разработали типологию коттеджной застройки. Почему ваше бюро задумалось над такой, казалось бы, скучной темой, как типология жилья?
Т.Б.: — Мы участвовали в тендере на планировку поселка на большом участке леса бывшего запо­ведника. Согласно условиям конкурса, допускалась лишь минимальная вырубка лесного массива, также требовалось разработать разные категории домов. Мы решили не представлять какие-то конкретные домики, а предложить концепцию развития поселка с учетом всех требований. Было интересно выработать типологию коттеджной застройки, спроектировать не типовые (одинако­вые) дома, а объединенные общими принципами. Мы разработали их модели, разделенные на три группы, как заготовки для последующей доработки, уже с учетом требований заказчика.

По какому признаку вы делите дома на типы?
Т.Б.: — прежде всего, по размерам общей площади, по объемно-планировочному и стилевому решениям. Первый предлагаемый нами тип — точечный. Это небольшие двухэтажные дома общей площадью до 200 кв. м из дерева и кирпича.
Дома второго типа решены в современном стиле. Их площадь приблизительно равна 400 кв.м. чтобы сохранить как можно больше деревьев, располагая на участке здание такого объема, мы увеличиваем площадь второго этажа и выносим его на консолях. Таким образом, вырубаются только деревья, непосредственно попадающие под фундамент, а стоящие рядом сохраняются. Для зданий такого типа применяются металл, камень, грубый крашеный бетон.
Дома третьего типа — самые большие по площади (600−700 кв. м). В их объемно-планировочном решении наиболее заметна традиционная иерархическая композиция. Эта «заготовка» дома может быть достаточно современной, но при желании ее легко трансформировать в ордерную классическую структуру, подходящую для более консервативных клиентов. И материалы здесь используются более «сдержанные» — камень, штукатурка.

На основе типового дома может быть создан индивидуальный?
Т.Б.: — Сначала заказчик выбирает тип дома, больше всего подходящий ему по стилю, размерам и цене, а потом материал. На этой основе и создается отдельный проект. Наши типы домов — своеобразный тест, который мы предлагаем заказчику. Объекты не являются завершенными, они лишь фиксируют некоторые критерии выбора.

Многие ваши дома конструктивно сложны. Как это отражается на цене проекта?
Т.Б.: — Как всегда, приводит к удорожанию, что плохо. Иногда выручает то, что будущий подрядчик редко оценивает конкретный рабочий проект (иногда его еще просто нет). Заказчику обе­щают построить определенное количество квадратных метров за оговоренную сумму. Поэтому клиент просто не почувствует, если проект станет чуть сложнее или чуть проще, его цена не изме­нится. В последнее время заказчики более внимательно относятся к смете, и тогда приходится об­суждать каждое решение, которое может повлиять на стоимость проекта, и либо отстаивать, либо отказываться от него.
Если клиент становится соразработчиком проекта и понимает, что предложенные элементы зда­ния — не каприз, а необходимая часть образа, он соглашается с предложенным. Хотя, конечно, я понимаю, что высшее мастерство архитектора — добиться максимального эффекта минималь­ными средствами. К этому и стремимся.

Но ведь и стоимость эксплуатации сложных объектов должна быть высокой?
Т.Б.: — Вы совершенно правы. Сегодня заказчики все чаще задумываются об эксплуатационных затратах. Наверняка скоро будет наблюдаться тенденция к упрощению объектов. То время, когда заказчик принимал любой вариант решения, не считаясь с эксплутационными расходами, прошло. Не случайно на Западе так много рациональной архитектуры.

Вы экспериментируете с формой крыши. Чем объяснить тот факт, что раньше в нашей строительной практике применялись лишь скатная и плоская кровли?
Т.Б.: — В советское время превалировал критерий экономичности. Как только заказчики стали больше уделять внимания яркости образа здания, а не его экономичности, у архитекторов появилась возможность экспериментировать как с формой кровель, со скатами и скосами, так и с другими элементами дома.

Многие ваши дома в плане состоят из сочетания различных геометрических элементов (круга, квадрата, эллипса). Можно ли создать интересный с архитектурной точки зрения дом только на основе, например, квадрата или прямоугольника?
Т.Б.: — Конечно, это возможно. Есть масса образцов гениальной архитектуры на основе ортого­нального плана. Просто в отечественном строительстве был переизбыток прямоугольной архи­тектуры. Я не говорю, что она плоха, просто ее было много. На волне поисков нового языка поя­вилось много экспериментов с криволинейными, эллиптическими, скошенными объемами. Сложный план — это инструмент, не являющийся ни залогом успеха, ни залогом провала. Все за­висит от архитектора, а также от композиции, пространства. Просто сейчас используется больше сложных форм, потому что этого не делали лет 40. Вероятно, скоро снова вернутся к простым формам. Такая цикличность во многом зависит и от общественных процессов. Не думаю, что сложные элементы — фирменный знак нашего бюро.

Просматриваете ли вы в процессе проектирования коттеджа решение внутреннего пространства и территории вокруг здания?
Т.Б.: — Во многом это зависит от заказчика — от его отношения к своему дому, участку. Приятно, когда есть возможность разработать дом до мельчайших деталей интерьера, спроектировать во дворе малые архитектурные формы. К счастью, в нашей практике есть такие примеры.

Среди ваших проектов дом-фахверк, дом в духе Райта, классический деревянный дом со скатной кровлей. Даже мавританский стиль вам удается воспроизвести в духе оригинала. Какой же стиль вам ближе всего?
Т.Б.: — Мне нравится, когда дом отражает сегодняшнее время, ведь о прошлом уже сказано. Бы­ли гениальные мастера, отразившие свое время соответствовавшими ему средствами. У некото­рых великолепно получается старыми приемами отражать сегодняшние тенденции, но мне бли­же всего современное направление.
Очень долго я старался избегать стилизации. У меня никогда не возникало подобной внутренней потребности, но в последнее время появилось несколько заказчиков, желающих построить имен­но такие дома. Речь идет о моих старых друзьях, которым я не мог отказать. Впоследствии и мне стало интересно.
Например, заказчики дома-фахверка очень осознанно подошли к выбору его архитектурного об­лика, специально ездили в Нормандию, собирали там материал, привезли фотографии. Начав проектировать, я понял, что между стилизацией и реальностью существует разница. Если сделать дом-фахверк таким, каким он был изначально, то никто не поймет. Невозможно воспроизвести тот ритм, ту текстуру, потому что реальное здание — совершенно другое. Забавный культурный феномен — всем нравится яркий образ фахверка. Такая постройка в реальности не совсем похожа на наше представление о ней, поэтому воссоздать ее довольно сложно. Я не считаю, что мне уда­лось достичь высот в этой области, но такой опыт полезен. То же касается мавританского интерь­ера. Хозяин дома, восточный человек, хотел, чтобы его внутреннее пространство стало именно та­ким. Я видел чудо Альгамбры, поэтому без иронии отношусь к подобному стилю, но достаточно иронично — к проектированию в определенном стиле, и не считаю, что это получается у меня достаточно хорошо.

Каким вы представляете свой собственный дом?
Т.Б.: — Я четко вижу, как меняюсь. И идеал дома меняется вместе со мной. Сейчас бы мой дом строился не на каких-то стилевых особенностях или красивых планах, а вокруг внутреннего про­странства — живого и подвижного, чтобы везде чувствовалось его дыхание. Внешние характери­стики не так важны, определяющими стали бы пространство, свет, материалы и фактура.

Много откликов получил спроектированный вами индивидуальный жилой дом в Переделкино. Расскажите о его архитектурных особенностях.
Т.Б.: — Этот дом мне очень дорог. Заказчику — хорошо образованному молодому человеку — не нравились ни современный хай-тек, ни исторические стилизации, ни кирпичные замки с башен­ками. Требовалось спроектировать что-то новое, основываясь не на созданном ранее, а на своих внутренних ощущениях. В результате появился образ частного дома, одна половина которого скрыта от мира сферической кровлей, а другая открыта природе благодаря широкому окну под плоской кровлей, эллиптической в плане. Набор помещений стандартен: гостиная, кухня-столо­вая, кабинеты, гостевые, спальни родителей, детские, гаражи, бильярдная, тренажерная, бассейн, сауна, винный погреб. В последнее время появилась новая тенденция — заказчики отказываются от саун, бассейнов. Люди пресытились этими элементами инфраструктуры, кстати, довольно сложными в эксплуатации. Сегодня возвращается интерес к собственно дому, а не к многофунк­циональному комплексу.

Вы делали проекты для Сыктывкара и Казахстана. Как московский архитектор может получить подобные заказы?
Т.Б.: — Заказ на проект жилого комплекса в Сыктывкаре мы получили, когда только начинали са­мостоятельную деятельность, а поселок в Казахстане — одна из последних работ. Для выполне­ния этого проекта наше бюро рекомендовали менеджеры. Такие рекомендации как раз и являют­ся проверкой качества работы.

Жилой дом в казахстанском поселке решен в виде полусферы. Вы ориентировались на форму традиционного жилья казахов?
Т. Б.: — Подобная форма не имеет никакого отношения к реальной казахской культуре. Это куль­тура кочевников, поэтому у них не сложилось своих архетипов. Строящийся по нашему проекту поселок отражает европейское ощущение казахской культуры. Хотя многие говорят, что я создал юрту XX века.

Как же все-таки появился такой образ?
Т.Б.: — Рождение образа — процесс мистический. Мне нравится понятие «черного ящика» из ки­бернетики. «Черный ящик» — непознаваемый объект, на входе в который — заданная информа­ция, внутри происходят непознаваемые процессы (творчество), а на выходе — некое решение (образ). Сознание архитектора — своего рода «черный ящик». Архитектор воспринимает поже­лания заказчика, его финансовые возможности, конструктивные требования, собственные зна­ния, идеалы, окружающую среду, освещение и т. д. Затем возникают образы — решения, которые нужно оценить. Повлиять на рождение идеи практически невозможно. Понравившийся образ необходимо доработать, чтобы появилась возможность его технической реализации. Это уже профессионализм, о котором можно говорить более предметно. Позже образ придется защи­щать от заказчика, смежников, согласующих инстанций, чтобы не потерялась его внутренняя це­лостность. Что-то приходится изменить или отказаться от несущественных элементов, но неко­торые составляющие трогать нельзя. Таковы, на мой взгляд, принципы архитектуры — не абст­рактные, а особые для каждого здания. Сам образ устойчив, что видно на примере античных руин. Здания уже нет, но осталось ядро, которое доносит информацию об образе в целом.

Ваш проект реконструкции московского планетария получил первую премию на фестивале «Зодчество» в 1998 году. Продолжаете ли вы работать над ним?
Т.Б.: — Действительно, наш вариант реконструкции, сделанный под руководством Александра Асадова, получил первую премию. В его основе лежала идея академика архитектуры Александра Анисимова о подъеме планетария на шесть метров. Все объемно-планировочные и фасадные ре­шения разработаны нашим бюро, тем не менее, на последующих стадиях нас отстранили от этого проекта. Позднее мы предложили новый вариант реконструкции планетария — без подъема, од­нако он не был даже рассмотрен. Думаю, что подъем возможен, однако, на мой взгляд, нужно предложить городу два варианта реконструкции.

Какие объекты интереснее всего проектировать?
Т.Б.: — Те, в которых удается разработать и реализовать образ, возникший в начале проектирова­ния. Это может быть комплекс зданий либо всего лишь ограждение. Важно, чтобы идея была во­площена с минимальными потерями и максимально качественно.

Существует ли для вас образ идеальной архитектуры?
Т.Б.: — Существует. Но не абстрактной, а идеальной именно для данного места, для конкретного заказчика, для этого архитектора. Именно такую идеальную архитектуру мы и стараемся созда­вать. Другое дело, что некоторые объекты через несколько лет уже не кажутся идеальными.


ТЕКСТ Екатерина Кораблева